Юрий Иванов-Милюхин - Драгоценности Парижа [СИ]
А вечером Дарган с Гонтарем уже рвались с постоялых дворов в круговерть мирных домов парижан. Оба были одеты все в те же черкески, башлыки развязаны, папахи заломлены на затылки, на ногах ноговицы для форсу спущены ниже колен. Дарган, как Гонтарь, как и остальные казаки, никогда не уступал дорогу солдатам и офицерам действующей русской армии, потому что считал себя выходцем из иного роду–племени, более гордого и свободолюбивого, нежели русские царские холопья. При встречах с армейскими служками на его тонком поясе лишь резче начинал покачиваться остро отточенный кинжал гурда, как и шашка, как и любое другое оружие кавказского мастера по имени Гурда, особо чтимых среди джигитов в диких и неприветливых горных селениях. И этого было достаточно, чтобы разношерстное, согнанное сюда со всех концов, воинство еще издали считало за благо свернуть в сторону. Так было и сейчас, когда неожиданно возникший патруль из нескольких солдат попытался преградить дорогу длинными ружьями.
— А куды это мы засобирались, господа казачки? — грозно вопросил ефрейтор с одной белой полоской на суконном погоне. — Показывайте пропуск в мирную зону, иначе завернем в обратную.
— Какой пропуск, эта территория под контролем нашей сотни, — тут–же отставил ногу и схватился рукой за кинжал Дарган. Его спутник последовал его примеру.
— По дневному патрульному делу — так, а вечером и ночью к гражданскому населению пускать никого не велено, — заартачился и ефрейтор, большим прокуренным пальцем отводя назад торчащий над прикладом курок. Солдаты неспеша сняли с плеч оружие. Ефрейтор добавил. — Особливо казаков, уж больно они до местных мамзелек охочи.
— А тебе что, завидно? — насупился Дарган.
— Не завидно, но не велено. И завидно тожить, — решил сознаться служивый. — Не все ж одним вам бабские панталоны стаскивать.
— А ну с дороги, сермяжник, — наклонился вперед Дарган, до ломоты в суставах сжимая рукоятку кинжала. Он понял, что приказа не пускать воинство к гражданскому населению не существовало, а было устное пояснение, о котором известно давно и всем. И про казаков ефрейтор придумал для форсу. Ощутил спиной, как вместе с ним напрягся телом Гонтарь. — Не доводи до греха, потом разбираться будет некому.
— Но–но, полегче, дикое племя, — подаваясь назад, стушевался служивый. — Откуда мне знать, из каких вы рот–батальонов.
— Из Моздокского полка.
— Ясное дело, по черкескам видать… Уж пошутковать нельзя.
— Отпусти ты их, Василий, не видишь, они только с гор спустились, — косясь на казаков, подсказал один из солдат постарше. — Они без нас где хочешь проскочут.
— Не держу я их, Кирьян, этих вольных людей. Ихнее дело, перед кем отвечать.
Но Дарган с Гонтарем уже не слушали объяснений солдата, они скоро и мягко ступали по жестким булыжникам мостовой мягкими из выделанной кожи чувяками, направляясь к небольшой площади. Дарган знал наверняка, что одарившая его платком девушка тоже станет искать встречи с ним, потому что они оба давно настроились на нее. Так бывало и у них, на Тереке, когда с одного взгляда начиналась долгая совместная жизнь, для приличия освященная в станичном молитвенном доме. Так, наверное, было принято и здесь, с одним лишь условием, что французские женщины к победителям, какой бы национальности они не были, относились с большей любовью, нежели с неприязнью. Это было связано с тем, что много ихних мужчин погибало в войнах, и возникала необходимость восстановить население страны с помощью вот такого нехитрого способа. Так объясняли любвеобилие местных подружек умные головы, поэтому в женщинах в Париже недостатка не испытывалось.
Едва вырвавшись за кордоны, состоявшие из небольших групп уланов, гардемаринов и гусаров, отдельно от которых гарцевали на холеных дончаках, кабардинцах с ахалтекинцами разномастые казачьи отряды, Дарган поспешил на круглую, мощеную тесанным булыжником, площадь перед светским зданием, таким громадным, что с одного раза его невозможно было охватить взглядом. Это была гора из круглых каменных колонн и блескучего стекла, у подножия которой всегда толпилось множество людей, в том числе и молодых девушек. С высоких ступеней разные люди говорили пространные речи, после которых горожане начинали относиться к занявшим их город и страну чужеземным воинам еще добрее.
На подходе казаков к зданию из толпы выбежала девушка, поспешила Даргану навстречу. Он приостановился, подбоченился и откинул голову назад. Девушка застыла напротив, прижала руки к груди. Наверное, она ждала, когда Дарган первым сделает к ней шаг. Но соблюдать мужское достоинство у казаков было главной заповедью, хотя в родной станице Стодеревской, что расположилась по левому берегу Терека — естественной границе между Россией и немирной Чечней с частью Дагестана — девок он перещупал немалое количество. Была и душенька, к которой наведывался, когда в штанах особенно чесалось. Не татары–нехристи, юнцами сшибавшие страсть на ишачках с ослицами, а православные, пусть и отбивавшие по каждому пустяку поклоны все равно своим богам–истуканам. Осталась там и подружка, которую прочили ему в невесты.
Но это было далеко, за лесами, за полями, за холодными российскими туманами. А здесь было тепло и почти безопасно. Скосив глаза на притихшего за спиной Гонтаря, Дарган проглотил комок в горле, опустил руки вдоль туловища. Он действительно не знал, с чего нужно начинать. Дома сразу попытался бы обнять, поцеловать, а тут неизвестно, что из выходки получилось бы. Тем более, позади иноземки опять закачался тот самый нескладный парень, который сопровождал ее в первую встречу возле моста. Сузив глаза, Дарган смерил парня с головы до ног неприветливым взором, снова посмотрел в лицо девушке. И только сейчас словно открыл, что она действительно была хороша собой. Высокий белый лоб, тонкие ниточки светлых бровей, большие серовато–голубые зрачки с темными ресницами над верхними веками. Ресницы неспешно опускались и снова поднимались, будто пытались завлечь в небесную глубину. Ровный носик с небольшой горбинкой посередине заканчивался тонкими ноздрями, под которыми подрагивали сочные губы ярко алого цвета. Когда они раздвигались, за ними виднелись ряды белых, будто нанизанных на нитку, зубов.
— Скажи ей что–нибудь, а то уйдет, — забеспокоился остановившийся поодаль Гонтарь. Голос у него подрагивал, наверное, иноземка понравилась тоже.
— А что говорить, когда я ихнего языка не знаю? — продолжая выдерживать джигитскую стойку, поинтересовался Дарган. В душе у него было спокойно, лишь вид с подвижными чертами лица девушки да стройная ее фигурка отзывались в области живота щекотливыми чувствами. Тихонько добавил. — Может, про ларжан сказать? Черноус с Горобцом как–то учили, что они к деньгам слабость имеют.
